Luftwaffe-льники

Алекс Сидоров
 - Афанасьев! Четыре!
В замершем строю раздаётся еле слышный вздох облегчения владельца фамилии.

В казарме, так называемой абитуре, стоит ещё пока не строй а, скорее всего толпа. Или даже вернее - стадо разноцветной и разношёрстной молодёжи, каждый из которой приехал поступать в военное училище военно-воздушных сил.

Идёт оглашение результатов письменного экзамена по математики.

- Баранов! Кто Баранов? А?! Это ты Баранов! Два! Вот посмотрите, это именно тот случай, когда фамилия как нельзя лучше показывает истинное содержание и всё богатство внутреннего мира своего хозяина.

У дежурного офицера хорошее настроение. И, наверное, он мнит себя великим мыслителем. А может даже где-то глубоко, в своём скудоумном сознании - поэтом. Как знать?! Но, очень похоже. Он пытается постоянно острить. Правда, топорно, по-тупому, по-казарменому, но выбора у нас нет - приходится покорно слушать.

И раз мы все здесь по своей воле, то надо привыкать к этим корявым потугам на оригинальность военного сатирика, который, пользуясь своим возвышенным положением, пытается отыграться за свою моральную убогость на людях, скованных военной дисциплиной, и готовых терпеливо сносить подобное хамство.

Еще жива надежда в недалеком будущем стать военным – «красивым, здоровенным», и влиться в ряды офицеров доблестной Красной Армии. Вот тогда уж мы выскажем, ох выскажем всё, что об этом истинном баране в погонах думаем. Но в настоящий момент у нас лишь одно право. Это право слушать и молча сносить откровенное хамство и плохо завуалированные оскорбления.

Кто не готов, не может, или его нежная душа бунтует против такого скотства - вопросов нет. Шаг вперёд из строя и домой к маме.

Здесь нет места для слабости. Мы приехали учиться и побеждать. И этого мудака в форме, лучше воспринимать именно как мудака. В голову не брать, сознание отключить, всерьёз не воспринимать.

Ну вот например - если из мусорного бака вылезет грязная ободранная крыса с облезлым хвостом и, глядя на вас пристально, заговорит человеческим голосом: «Мол, так и так, раздолбай ты этакий, товарищ. Уши у тебя оттопыренные! Да и руку на сердце положа, дурак ты законченный . . .» Не знаю, как вы, а я уж точно слова той мерзкой гадины на свой счёт серьёзно не приму. Потому что, не входит она - крыса та драная, в общество уважаемых мной людей, мнение которых для меня жизненно важно и актуально.

Эх, если бы тот лейтенантик мысли читать умел? Апломба у него явно бы поубавилось. Показное веселье мигом бы улетучилось.

- Баранов, ну что стоишь как баран? Свободен Баранов! Пошёл собирать вещи. Домой! К своим баранам!

Лейтенантик очень доволен своими афоризмами, доволен собой. Гаденькая улыбка растянулась на его детском розовом личике от уха до уха.

По его новенькой с иголочки форме можно предположить, что ещё пару месяцев назад  этот казарменный хамло-затейник был обычным курсантом и летал по нарядам как сраный веник. Но сейчас, куда деваться, статус его заоблачно высок. Он, мать его, господа, не много ни мало – офицерьё. И не дай Бог, будет нашим командиром взвода. Вот намучаемся, пока этот служака в оловянных солдатиков не наиграется. Пока с него дурная спесь не слетит. Вот же повезёт кому-то?! Мама не горюй! Держись ребята!
 
Баранов вышел из строя, углубился в спальное помещение казармы и начал собирать свои вещи, украдкой глотая слёзы. Жаль конечно. Неплохой парнишка, из глубинки. И не его вина, что в сельской школе банальную таблицу умножения не успели выучить к десятому классу. То уборочная, то посевная, то очередная продовольственная программа нашей заботливой партии. Учиться в принципе-то и некогда. Так и зависли где-то на 8x8=64. А про дискриминант квадратного уравнения абитурьент Баранов только на вступительном экзамене в училище ВВС в первый раз услышал. Во как!

А лейтенантик разошёлся не на шутку, хоть грязный носок в рот ему пихай. Моя б воля, так аж до самых гланд! Чтоб не пикнул и не пискнул. Чтоб ни вздохнул, ни перднул. Чтоб…
Но хамоватому офицерику про наши заветные желания было не ведомо и он самозабвенно продолжил. Вдохновение – страшная сила. Не иначе, Пегас лягнул копытом. Причем пониже спины.

 - Таких как ты, Баранов, ждут колхозы. Ну ничего, годик покрутишь коровам хвосты и в армию. Но не офицером, нет. А солдатом. Стране нужны солдаты! А то, что же будет если все офицерами станут? Это же ужас какой-то! А командовать кем? А, Баранов?! А после армии ты опять в колхоз. К своим баранам. Ха-ха! А эти орлы… ну те, которые поступят конечно, выдюжат все и окончат… наверное. Эти уж точно будут офицерами. Да! Точно! Это я тебе говорю, Баранов! Авторитетно заявляю! Красой и гордостью нашей армии будут. Ну, прямо как я! Они станут не просто офицерами, а офицерами доблестных Военно-воздушных сил! Люфтваффе! Так это звучит по-немецки. ВВС значит. Военно-воздушные силы! Чувствуешь, какая мощь в этом слове? ЛЮФТ! ВАФЬ! ФЕ! Какая экспрессия!
Очевидно «люфтваффе» - это было единственное слово из курса немецкого языка военного училища, что отложилось в гениальной голове данного полиглота.

Клянусь чем хотите, но что такое «экспрессия», для того филолога до сих пор является самой страшной военной тайной. Но слово то?! Само слово, красивое. Не правда ли?! А звучит то как?! Не слово, а музыка! Экспрессия!
- Они ещё тобой покомандуют, Баранов. Покомандуют! Ты ещё здесь? Ну, всё. Прощай!

Баранов, собрав свои нехитрые пожитки в старинный бесформенный чемодан с ободраными уголками, скрылся за входной дверью казармы.
- Вихрев! Три! Голубев! Пять! Ни фига себе. Орёл, а не Голубев! Где Голубев? Ты, Голубев?! Фамилию менять надо, Голубев! Ты же орёл! Математику, и на пять?! Ну, череп! Ну гений! ЭВМ «Электроника», во как! Ну, прям Софья Ковалевская! Я и то, только на три в своё время сдал. Со шпорой.

Пока лейтенант мечтательно закатывал глазки, с явным удовольствием вспоминая дела давно минувших лет, нам оставалось молча стоять в непривычном строю и перетаптываясь с ноги на ногу, томится в нервозных ожиданиях.

Вот так бесконечно долго, с длиннющими паузами на спонтанные мемуары лейтенаната и с обидными комментариями этого «форменного идиота» или «идиота в форме» (от перемены мест слагаемых, как известно результат не меняется), которого похоже никто, нигде, никогда не только не слушал, но и  вообще не воспринимал всерьёз, и нашедшего в нашем лице покорных и молчаливых слушателей, продолжалась моральная пытка.

В зависимости от озвученных результатов, кто-то из абитурьенов, не сдержав эмоций, сдавленно всхлипывал и уходил собирать свои вещи. Кто-то молча сжимал кулаки на удачу, кто-то закатывал глаза и счастливо улыбался. Оставшиеся, затаив дыхание, с тревогой и волнением ждали оглашения итогов своих экзаменационных достижений.
- Петровский! Два!
- Ууу-рааааа!!!

Строй вздрогнул. Такой реакции на приговор не ожидал никто. Оторопел и сам глашатай. Он так и остался стоять с широко открытым ртом, громко скрипя своим скудным умишком, пытаясь осознать происходящее.

Обалдевший, от неожиданной реакции абитурьента, дежурный офицер даже несколько раз заглянул в оценочную ведомость на предмет выявления ошибки оглашения результата. Он даже подумал, что возможно оговорился и назвал более высокую оценку нежели ту, что стояла напротив фамилии Петровского. Обескураженный лейтенант несколько раз повторил, что оценка за математику именно: «Два балла!» Но всё равно происходило нечто необъяснимое. Абитуриент Петровский ликовал!

Петровский - высокий, с явно интеллигентскими замашками, хорошо сложенный парень из Москвы, ломая строй с восторженным улюлюканьем, метнулся в спальное помещение за своей сумкой.

Попутно он выкрикивал в адрес офицера всё, что о нём думает. О его скудных умственных и сомнительных мужских способностях. Включая плановый конец бездарного жизненного пути в стандартной конструкции из неструганных осиновых досок. Где именно, он - Петровский, в скором времени и желает увидеть данного лейтенанта-мудака исключительно в горизонтальном положении. И что характерно,  обязательно в белых тапочках фирмы «Адидас». Да ещё и с тремя полосками по диагонале.

Все ребята громко зашумели в знак одобрения. В строю раздался задорный свист и аплодисменты. Настроение у всех, за исключением лейтенанта, резко улучшилось.

Петровский выскочил на центральный проход казармы, именуемый «взлёткой» и на некоторое время остановился. Он театрально раскланялся. Поблагодарил всех за внимание, пожелал терпения и удачи остающимся в этом заповеднике законченных моральных уродов. А затем, набирая ускорение, побежал к выходу, задорно размахивая модной спортивной сумкой с множеством кармашков на молниях.

Все ребята провожали Петровского восторженными взглядами, ибо парень высказал то, что копилось у нас в душе, просилось на язык. Но пока была жива надежда поступить в училище, этот самый язык был наглухо прикушен зубами.

Лейтенант тем временем жалко и нечленораздельно мычал, пытаясь внятно сформулировать достойный ответ вслед убегающему Петровскому. Но его мозговая деятельность дала явный сбой. Алгоритм образования разумных словосочетаний бездарно завис – ум зашел за разум, ЭВМ в офицерской черепушке настойчиво требовала перезагрузки. Хаотично открывающиеся уста молодого офицерика издавали лишь нечленораздельные звуки булькащей слюны и обрывки невнятных междометий.

А Петровский продолжал развивать успех. Увеличивая скорость, он неумолимо приближался к выходу из казармы, продолжая блистать колоссальными познаниями в области многоэтажных словарных конструкций русского языка далеко за пределами общепринятой цензуры.
О таком богатстве родного нелитературного языка многие из нас, стоящих в строю, просто не догадывались. Сапожники, грузчики, дипломированные филологи и прочие знатные матершинники просто отдыхают. Интеллегентного вида юноша из Москвы посрамил всех и сразу.

Счастье для Петровского было очень близко, фактически на расстоянии вытянутой руки. Он даже протянул её, руку в смысле, чтобы взяться за ручку тяжеленной входной двери казармы, потянуть её на себя и оказаться на улице. На свободе.
Но дверь открылась раньше. На какое-то мгновение, на долю секунды. Но это мгновение круто изменило дальнейшее развитие происходящих событий.

Итак, дверь открылась и в казарму вошёл настоящий полковник. Почему настоящий? Да потому, что на его груди скромно, но убедительно сверкала звезда Героя Советского Союза. Военная форма была заметно выцветшей от палящих лучей скорее всего Афганского солнца. Волосы на голове этого стройного, подтянутого полковника были белоснежно седы, а на кителе пришиты три красные полоски, означавшие, что офицер имел боевые ранения.

Толпа, то есть наше пока ещё нестроевое стадо, перестала свистеть, шуметь, аплодировать, топать ногами, а заворожено замолчало. Заткнулся и лейтенант, так и не находя сил и воли подтянуть отвисшую нижнюю челюсть, чтобы закрыть свой рот, только сейчас начавший исторгать более-менее внятные ругательства вслед убегающему абитуриенту.

Увидев неожиданно возникшее препятсвие, Петровский предпринял попытку экстренного торможения, отчаянно скользя по отполированному до зеркального блеска полу. Но сила инерции, известная всем… или почти всем из курса физики 5-го класса средней школы, сделала своё дело. Мятежный москвич со всей дури влетел в полковника и, сменив дерзкий тон на оправдательно-подобострастный, залепетал фактически скороговоркой.

- Папа, я математику на два балла завалил! Короче, военный из меня не получится, поехали домой к маме, а?! Буду поступать в Тимирязевку, на ботаника. Ну, какой из меня военный? У меня на портянки аллергия. И на «тумбочку» тоже. (тумбочка – суточный наряд по роте). А, папа?! Я пшёнку не-на-ви-жу!

Полковник получив ощутимый толчок от школяра-переростка весом глубоко за 80-ть кг. и с трудом устояв на ногах, взял своего сынулю за ворот дорогого фирменного батника. Встряхнул основательно и пристально посмотрел в глаза.
Петровский-младший при росте в районе 185 см. съёжился до размеров котёнка и попытался отвести глаза в сторону.

- Победитель через одну столичных олимпиад завалил сраный экзамен?! Ботаником значит будем?! Цветочки на грядке  нюхать? А Родине, кто служить будет? Итак, быдло вокруг! Понабрали по объявлению кого попало! Была армия, а сейчас бардак, сборище из карьеристов и недоучек!

Полковник почему-то пристально посмотрел на молчащего лейтенанта. Тот тоже непроизвольно съёжился и попытался где-нибудь затеряться или просто бесследно испариться.
- Мама поплачет и перестанет. А ты - гордость школы с физико-математическим уклоном всё равно военным станешь. Где это видано, восемь поколений Петровских служило своей стране, а девятое поколение - цветоводом в оранжерею?! Вот уж хренушки, сыночек  дорогой! Пойдёшь со вторым потоком сдавать экзамены. И только попробуй мне отчислиться. На порог не пущу, фамилии лишу! Я давеча с твоим будущим командиром роты переговорил. Оставляет благопритяное впечатление толкового мужика. Если заметит, что ты дурака валяешь и под отчисление из училища начнёшь косить, я санкционировал применение к тебе весьма доходчивых  методов воспитания от двух самых признанных и авторитетных педагогов.

- Типа Макаренко, папа?
Жалобно промямлил Петровский-младший, чернея лицом и сдуваясь словно проколотый мячик.

- Лучше сынок, гораздо лучше!
Ласково и многообещающе улыбнулся полковник.
 
- Он обещал «Ипатьевский» метод к тебе применить и метод «Еблонского». В строгой зависимости от твоих персональных закидонов, мой драгоценный, и внешних обстоятельств. Вот так! И никак иначе.

Петровский-старший обвёл своим мудрым отеческим взглядом строй молчащих абитурьентов. Было заметно, что данная сцена его откровенно тяготит и раздражает, но отеческий долг, как и воинский долг, этот человек выполнит до конца. Причём, любой ценой.
- «Ипатьевский» метод – это значит «ипать», «ипать» и ещё раз «ипать». Скрупулёзно и методично, пока до вас, дорогие мои, не дойдёт, что делать всё надо с первого раза. В отведенный срок, точно и качественно! А метод «Еблонского» - это сразу с правой… в «ебло»! Больно, унизительно, обидно, согласен. Метод крайне непопулярный, но очень прогрессивно доходчивый! Надеюсь, до этого не дойдёт. Ты мальчик понятливый, несмотря, что ведешь себя иной раз незнамо как непотребно. А как говорил великий Зигмунд Фрейд: «Человек - такая скотина, которую надо или кормить или бить! А лучше - чередовать!» Старый, проверенный временем и всем знакомый метод кнута и пряника, морковки и палки, кому как нравится.

Полковник уже обращался ко всем, стоящим в строю. Мы инстинктивно подтянулись и заворожено внимали словам, убелённого благородной сединой военного.
- А нашей мамочке я передам, что ты её любишь, скучаешь, целуешь. Но сегодня сбылась твоя самая заветная мечта – стать настоящим мужчиной и продолжить славную династию Петровских, в которой были царские офицеры, белые офицеры, красные офицеры, советские офицеры. И какого бы цвета флаг не болтался над нашей многострадальной Родиной, Петровские будут всегда защищать этот флаг и свою родную землю. А то, что руководить вами будут отцы-командиры не всегда достойные уважения, и приказы будут один дурнее другого, то не удивляйтесь этому. Беда это армии. Беда именно от вас самих, ребята. Так как умные и толковые зачастую не доходят до выпуска, бросая всё на полпути, устав от хамства и тупости бездарей, которые ни на что не способны, но обличены властью. И чтобы скрыть ничтожность свою и лезут и прутся эти ублюдки в армию. Где у подчинённых нет возможности обсуждать действия бездарного командира, карьериста, лизоблюда, раздолбая и недоучки. Беда это нашей армии, беда... Поэтому ребята, хорошо учитесь! Достойно служите! Настанет и ваше время. Когда станете большими начальниками, не глумитесь над людьми, как сейчас вам достаётся от . . .

Полковник мельком бросив взгляд на лейтенанта, так и стоящего с открытым ртом, замолчал и повернулся к сыну.
- Ты ещё здесь?! А ну марш на экзамены!

И вы знаете, Петровский сдал все вступительные экзамены на пятёрки. И служил образцово, наряды тянул без нытья и стенаний. Папой своим героическим никогда не кичился. Перед остальными ребятами «московскими замашками» не рисовался. Короче, был вполне нормальный и адекватный мужик.

Так сложилось, что воле мандатной комиссии, распределили нас с Петровским в 4-ю роту и однажды, все еще находясь под впечатлением от его виртуозно-матерной тирады, я поинтересовался откуда рафинированный москвич обладает такими глубокими познаниями в непечатном разделе русской словесности.

Курсант Петровский улыбнулся и задорно подмигнув, выдал следующее.
- Понимаешь, мы же не всегда в Москве жили. Папу помотали по гарнизонам, мама не горюй! Я такое чудо, как асфальт, в первый раз увидел когда мне 12 лет исполнилось, но не в этом дело. Там, где я вырос, детских садиков вообще не было. И моими няньками были солдаты в прямом смысле этого слова. А все их педагогическое образование это ШМАС – школа младших авиационных специалистов, пойми правильно и будь великодушен. А ребенком я был, ой каким шкодным и непослушным. Так что, батенька, делайте выводы. И о методах Ипатьева и Еблонского, можно сказать, я наслышан с самого детства. Вот так!

Если честно, Петровский был очень вежливым, корректным, ответственным, исполнительным и аккуратным курсантом, скрупулезно выполняя все поручения, приказы и распоряжения. Вышеупомянутые методы великих педагогов Ипатьева и Еблонского к нему никогда не применялись, потому что повода такого вообще не возникало!

Единственное, что его отличало от всех остальных ребят, когда уставали мы безмерно, когда тупые шутки некоторых зарвавшихся офицеров - доморощенных массовиков-затейников с воспалённым чувством самовлюблённости, с убогими потугами на юмор и оригинальность, доводили нас до белого каления и отчаяния, когда руки опускались от безысходности, твердил он часто и повторял бесконечно с абсолютным философским спокойствием.
 - А что вы хотели? Мы все здесь с вами – люфтвафельники!

И вы знаете, он был прав. Но, тем не менее, своё прозвище он получил именно – «Люфваффе».
Далее в зависимости от обстоятельств оно могло трансформироваться в «Люфт», «Ваффе», «Люфтвафельник» или просто, но со вкусом: «Ваффельник». На которые, кстати, он никогда не обижался. Ибо считал, что данное прозвище, наиболее правильно обозначает и отражает не его человеческую сущность, как личности, а общее положение курсанта в стройной армейской иерархии, как таковое в целом.